Московские особняки
Наверх



Дом Верстовского в Хлебном переулке

Дом Верстовского в Хлебном переулке

     Небольшой одноэтажный дом в конце Хлебного переулка, где сейчас находится посольство Исландии, стоит в месте, самом что ни на есть московском, и сам но себе выглядит как один из самых характерных истинно московских особняков, да и хранит в себе подобающие воспоминания, связанные с теми людьми и событиями культурной жизни, которые составляли самую душу нашего города. Дом этот принадлежал Алексею Николаевичу Вер-стовскому, композитору, управлявшему музыкальной частью московских театров на протяжении чуть ли не тридцати лет в первой половине XIX века.

      Он входил в круг любителей театра и его деятелей, связанных с московской театральной дирекцией, был другом Михаила Николаевича Загоскина, автора знаменитого тогда романа Юрий Мило-славский и многих театральных пьес, близким знакомым Сергея Тимофеевича Аксакова, который не раз упоминал его в своих знаменитых воспоминаниях и еще в одной из написанных им замечательных книг - История моего знакомства с Гоголем, изданной уже после смерти автора. Именно в ней Аксаков показал спокойную, свободную, обильную и одухотворенную жизнь этой части Москвы, раскрыл подлинное очарование арбатских переулков с их скромными усадьбами, выходящими на улицу небольшими палисадниками, подобными тому, что сохранился едва ли ни в единственном месте в городе - перед домом Вер-стовского. Именно здесь вырастала и культивировалась классическая культура XIX века, о чем хранят память чудом уцелевшие особняки - свидетели той эпохи. И не кажется случайным, что весь этот уголок Москвы вблизи Хлебного переулка как бы осенен великолеп-ным и грустным памятником Гоголю работы Николая Андреева, поставленным во дворе усадьбы, где великий писатель умер в 1852 году, когда Верстовский уже жил в своем расположенном поблизости доме.

      Гоголевские персонажи обходят в бронзовых рельефах основание памятника, как бы рожденные грустным пристальным взглядом своего создателя. Прежде чем идти в Хлебный переулок, хорошо постоять, глядя на эти изображения, чувствуя, как оживает XIX век. Замечательный скульптор начала нашего столетия передал представление о недавно ушедшем времени, может быть, лучше, чем историки или авторы воспоминаний.

      Отойдя от памятника и свернув направо вдоль решетки, отделяющей двор от Мерзляковского переулка, оказываешься перед идущим на запад, слегка поднимаясь, Хлебным переулком. Вся эта часть Земляного города, между Поварской и Большой Никитской, была занята в XVII веке Поварскими слободами. В них жили царские слуги, за-нимавшиеся приготовлением пищи и всем, что с этим связано. Отсюда и произошли названия Поварская улица, Скатертный, Столовый, Ножевой, Чашников, Хлебный переулки. Последний был отведен дворцовым пекарям.

      В XVIII столетии район Поварской стал излюбленным местопре-быванием московской знати. От этого времени в самом начале Хлебного переулка сохранился дом ротмистра Камынина с отделкой, бывшей в моде в первую половину царствования императрицы Екатерины И. Четыре колонны с пышными коринфскими капителями поставлены в середине двухэтажного главного дома с длинными рядами окон в прямоугольных наличниках. По сторонам дома - два скромных флигеля.

     Трудно представить себе усадьбу, более характерную для 1770-х годов, хотя и мало их пережило наполеоновский пожар Москвы.

      После пожара, как и весь город, изменился Хлебный переулок. В нем появились домики поскромнее и поменьше усадьбы Камынина, в основном деревянные, они постепенно обстраивались и украшались. В Хлебном переулке в домах, возведенных после войны 1812 года, жили примечательные люди - выдающийся лектор, кумир передовых московских студентов и дам Тимофей Николаевич Грановский, прекрасный филолог Иван Федорович Калайдович. В Хлебном жила семья матери сатирика Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина, в этом же переулке стоял дом, где родился Константин Петрович Победоносцев, грозный обер-прокурор Святейшего Синода. Эти имена переносят нас в самый что ни на есть московский мир XIX века с его тихой, по нашим меркам, уютной и вольготной жизнью, которая совершалась и в доме Верстовского. Этот особняк был возведен в 1815 году и своими размерами и планировкой характерен для московского ампира. Когда здесь жил Верстовский и его жена, про-славленная актриса Надежда Васильевна Репина, он представ-лял собой скромный одноэтаж-ный домик с фасадом, украшен-ным пилястрами и строгими пря-мыми наличниками над окнами. В 1887 году дом был перестроен и стал выглядеть более парадно. Вперед выступил многогранный эркер с мощным карнизом, покоя-щимся на приземистых колоннах с сочными ионическими капителями. Он был обогащен еще и полукруглым фронтоном с круглым медальоном в центре, картушем с гербом новых владельцев, а внизу постаментом, прорезанным поло-гой аркой, увенчанной большой львиной маской.

     В это же время простые по своей отделке залы ранее непритяза-тельного особняка также получи-ли много парадную отделку. В них появились камины, оформленные как настоящие архитектурные композиции с постамен-тами, пилястрами, украшенными классическими капителями, которые^обрамляют зеркала, высокими и тяжелыми антаблементами вверху. Вся эта сложность форм говорит о том, что переделка комнат ве-лась уже в самом конце XIX века, когда легкость ампира вытеснила монументальность эклектики. Но все же уютные пропорции комнат особняка, небольшие колонны, стоящие в проемах, старинный скрипучий паркет и, главное, ти-шина переулка и зелень скромно-го сада - все это превращает особняк в один из тех московских домов, что в полной мере сохранили память об облике и жизни города с середины XIX столетия до тех перемен, что принес с собой бурный рубеж веков и начало нового времени.

Наверх


Дом Верстовского в Хлебном переулке

Дом Игумнова на Большой Якимаке

     Наверное, каждый, кто когда-либо проходил по старинной московской улице Якиманке, обращал внимание на большой двухэтажный дом темно-красного кирпича с садом за чугунной решеткой, расположившийся против церкви Святого Ивана Воина. Впечатление этот особняк производит солидное, свидетельствует о нешуточном богатстве построившего его хозяина и приверженности к "русскому вкусу", нередкой в среде просвещенного первостатейного купечества Москвы XIX века. В 1993 году зданию, принадлежавшему вплоть до революции семейству Игумновых и где сейчас располагается резиденция посла Франции, исполнилось сто лет, и столько же времени прошло со дня смерти архитектора, который возвел его, - Николая Ивановича Поздеева, умершего молодым в момент окончания строительства. Ни одна из книг, посвященных памятникам, оставленным в Москве XIX веком, да и более общие труды об архитектуре России не обходятся без упоминания об этом здании. Дом Игумнова давно и общепризнанно считается выдающимся сооружением "русского стиля" XIX столетия, причем, по мнению исследователей, принадлежит к небольшому кругу построек, выдержанных в этом стиле, лишенных холодной официальности и, напротив, проникнутых искренней, душевной любовью мастера к наследию национальной истории.

     Как и для многих других владений, располагавшихся в Замоскворечье, для этой усадьбы документированная история начинается сравнительно поздно - вскоре после пожара 1812 года. Тридцатого марта 1851 года "жена Московского почетного Гражданина Варвара Даниловна дочь Крашенинникова продала жене Санк -Петербургского купца Вере Яковлевне дочери Игумновой и наследникам ее каменный дом со всеми принадлежащими к нему каменными и деревянными, жилыми и нежилыми строениями и землею... А взяла я продовщица с нее покупщицы за оный дом ... семнадцать тысяч сто сорок рублей серебром...". Деньги по тому времени немалые. Документ свидетельствует об основа-тельности сторон и об их торговом опыте. Особенно впечатляет, что при живых мужьях жена купца, а не сам купец, покупает дом тоже у жены, а не у самого купца. Эта замоскворецкая традиция - записывать недвижимую собственность на жен - заставляет вспомнить пьесы Александра Островского, особенно его знаменитого Банкрота.

     Итак, лишь только началась вторая половина XIX века, владение на Якиманке против церкви Святого Ивана Воина перешло к семье Игумновых. Однако не скоро -через тридцать семь лет после этого - усадьба стала приобретать свой теперешний" облик. В 1880 году купец первой гильдии Николай Васильевич Игумнов пригласил архитектора Николая Ивановича Поздеева, именовавшегося в официальных бумагах "Художником первой степени", для того, чтобы он построил новый дом со службами на месте старого. Выбор зодчего не был случайным, но и никак не мог быть связан с "маститостью" архитектора. Поздееву тогда было тридцать три года, родился он в Калужской губернии, образование получил в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, затем уехал в Петербург в Академию художеств и по окончании ее нашел место в Ярославле, где пять лет был городским архи-тектором. На этой должности он показал себя приверженцем двух архитектурных манер - "русского стиля", который использовал в проектах церквей и часовен, и разновидности классицизма, связанной с французским "стилем Людовика XV", которому тогда охотно подражали по всей Европе. В таком духе он строил купеческие дома. Игумнов, владевший значительным паем Товарищества Ярославской Большой полотняной мануфактуры, обратил внимание на молодого архитектора и поручил ему построить в Москве особняк, в котором соединились бы обе его излюбленные манеры, но "русский вкус" преобладал бы.

     Фасад, обращенный на Якиманку, выражал главный художественный эффект, задуманный архитектором и его заказчиком. Он создавал впечатление сложности, обилия, богатства. В середине - терем в два этажа, перекрытый высокой кровлей на четыре ската, прорезанной пышно обрамленными слуховыми окнами и завершенной сверху ажурной решеткой с копьями на концах. Ниже - один под другим идут ряды декоративных карнизов. Под ними пять больших арок окон, а в середине каждой арки, как капля, свисает гирька -характерное для русского зодчества XVII века украшение. Вокруг окон - обрамления из пузатых колонок, составленных по две. Все сделано из кирпича, простого и фигурного, и украшено многоцветными изразцами. Вправо и влево от "терема" вглубь отступают переходы, ведущие к "башням". Все выдержано в одном стиле, возрождавшем формы русского зодчества XVII века.

     Парадный вход в дом Игумнова, включающий в себя крыльцо, увенчанное шатром, переднюю на первом этаже с двумя дверями, роскошно отделанными кованой медью, широкую лестницу с площадкой посередине и аванзал на втором этаже представляет собой один из шедевров архитектуры "русского стиля" XIX столетия. По художественной цельности, степени проникновения зодчего в традиции средневекового искусства этот ансамбль парадных помещений, пожалуй, не имеет себе равных в Москве. Невольно забываешь о том, что интерьеры, первыми встречавшие посетителя дома Игумнова, были созданы всего сто лет. назад. Возникает впечатление исторической подлинности того, что видишь вокруг.

     В этом, вероятно, и заключается секрет очарования внутреннего убранства дома Игумнова. Перед нами редкий пример, когда про-све-щенный заказчик позволил архи-тектору в полной мере осуществить мечту, выражающую представление о позднем Средневековье в России, времени роскошного "цветения" русской культуры.

     Через тяжелую, монументальную, с крупной деревянной резьбой дверь попадаешь в переднюю. Она намеренно сделана невысокой и несколько темной. Тем ярче кажутся многоцветные керамические обрамления дверей. Блики светильников играют на их полотнищах, украшенных сочными узорами кованых медных завитков. Ковром покрывают пол квадраты разноцветных плиток, образующих геометрический узор.

     Дальше, по темным мраморным с белыми прожилками ступеням -на лестницу. Пространство устремляется вверх, к золоченым сводам, расчерченным на ромбы. В каж-дом из них на золотом фоне сложнейшее переплетение линий, завитков образует причудливые орнаменты, подобные гигантским фантастическим цветам. Здесь нет изображений каких-либо исторических сцен, только орнаментальные мотивы. Человеческие фигуры, будь они были представлены в росписях, "выдали" бы XIX век. Здесь же безраздельно господствует "мечта" о XVII столетии. Посетитель как бы переживает ее, поднимаясь по лестнице, освещенной цветными стеклами витражей, и попадая в аванзал перед Большой гостиной.

     Когда в 1938 году в доме Игумнова разместилось посольство Франции, он вызвал изумление архитекторов, прибывших из Парижа. Один из них писал: "Это здание уникально в своем роде. Своим характером оно во всем противостоит нашим привычным пред-ставлениям: несмотря на это, такое, как оно есть, оно должно быть оценено по достоинству... и нельзя найти способ его переделать без того, чтобы не показаться смешным, вмешиваясь в его старинный облик". Была произведена тщательная реставрация, тонко подобраны драпировки, мебель, люстры, и дом Игумнова приобрел, кроме московской купеческой роскоши, еще и "парижский шик".

Наверх


Дом Морозовых на Спиридоновке

Дом Морозовых на Спиридоновке

     Обычно этот дом называют домом Зинаиды Григорьевны Морозовой и даже подчеркивают, что все в особняке отвечало ее вкусам и привычкам, а не предпочтениям ее мужа, знаменитого промышленника и мецената Саввы Тимофеевича Морозова. Согласиться с этим как-то совсем не хочется, да и, как кажется, такой взгляд серьезно нарушает правильное восприятие дома-дворца, несомненного шедевра московской архитектуры конца XIX столетия, выделяющегося своим исключительным художественным качеством даже среди прочих многочисленных первоклассных построек Шехтеля. То, что дом мог быть собственностью Морозовой, ровно ни о чем не говорит, кроме разве еще одного подтверждения московского купеческого обычая записывать недвижимость на имя жен. Правда, современники свидетельствовали, что хотя Савва Тимофеевич был поначалу страстно влюблен в Зинаиду Григорьевну и даже скандальным образом увез ее от первого мужа, своего двою-родного племянника Сергея Вику-ловича Морозова, но в годы, когда они жили в доме на Спиридоновке, отношения супругов испортились. Мемуаристы пишут, что с годами Савва Тимофеевич стал тяготиться атмосферой в своем доме, его раздражала и излишняя роскошь, и чрезмерная светскость жены. Все это может быть, тем более что у знаменитого купца к середине жизни стало плохо с нервами, и ходили слухи, что мать его и жена хотят объявить его сумасшедшим и лишить права пользоваться семейным капиталом. Нет сомнения в том, что они действительно стремились защитить семейное состояние от весьма странных трат Саввы Тимофеевича. От него, кажется, даже партиибольшевиков при посредничестве Максима Горького досталось около ста тысяч рублей - сумма по тем временам громадная. Но все это относится к концу жизни Морозова, да и авторы воспоминаний имели все основания не любить Зинаиду Григорьевну и приписывать ей диктаторство в доме, например, тот же Максим Горький. Время же, когда строился особняк на Спиридоновке - совсем другая эпоха в жизни Зинаиды Григорьевны и Саввы Тимофеевича. Этот дом - скорее выражение их страст-ной любви и союза, лучшей поры их супружества. Это очень важно для понимания замысла здания и источника его стиля. Здесь, как кажется, должны были сказаться вкусы именно хозяина, Саввы Тимофеевича, и этому можно найти доказательства, лишенные при-страстности, связанные собственно с историей архитектуры и его биографией.

     Савва Тимофеевич, был сыном Тимофея Саввича и, внуком Саввы Васильевича Морозовых, основателей и владельцев Никольской мануфактуры в Орехово-Зуеве, одного из крупнейших текстильных предприятий России. После прогремевшей на всю страну забастовки и громкого судебного процесса, связанного с ней, отец Саввы Тимофеевича вынужден был отойти от дел, и директором мануфактуры стал он сам. Это произошло в 1887 году, когда Савве Тимофеевичу было от роду двадцать пять лет и он только что вернулся в Москву после длительной учебы в Англии. Сначала он окончил Московский университет, потом поехал писать диссертацию в Кембридж. Одновременно он обучался делу на текстильной фабрике, причем в столице английской легкой промышленности тех лет - Манчестере. В этом городе и его окрестностях Савва Тимофеевич и провел большую часть своего пребывания в Англии. К богатому русскому, занимавшемуся к тому же размещением крупных заказов на выпускавшиеся там же в Манчестере станки, высшая часть "среднего класса" в этом городе была, вероятно, очень внимательна, да и он всем интересовался, в том числе и архитектурой. О первых годах своего директорства Савва Тимофеевич вспоминал: "Пришлось мне попотеть... надо было все дело на ходу пере-страивать. Вот когда мне пригодилась Англия". Тогда Савва Тимофеевич производил впечатление человека энергичного и решительного, "с постоянно смеющимися глазами, то "рубаха-парень", способный даже на шалость, то осторожный деловитый коммерсант.., который свою линию знает твердо и из нормы не выйдет - ни Боже мой!". Таким был Морозов в те трудные годы, когда налаживал дела Никольской мануфактуры. Когда же она стала процветать, он позволил себе расширить свои увлечения, и тогда возникла его дружба с Константином Сергеевичем Станиславским и Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко, началась его активная поддержка возникавшего Художественного театра, благодаря которой, в первую очередь, Савва Тимофеевич и остался в истории русской культурной жизни рубежа XIX и XX веков. Но все это началось в 1897 году, а в десятилетие между моментом, когда он возглавил семейное пред-приятие, и рождением его театральной страсти артистическая часть натуры Морозова вырази-лась прежде всего в создании роскошного, необыкновенного для Москвы тех лет и исключительно романтического жилища, что и делалось скорее всего в полном согласии с его супругой Зинаидой Григорьевной, в которую он был все еще страстно влюблен. Практически все исследователи писавшие о доме на Спиридоновке, были согласны с тем, что он выдержан в духе английской готики. Это, конечно, так и есть, но такое определение мало что объясняет. Не говоря уже о подлинной средневековой готике, в Великобритании XIX века возникло буквально бесчисленное множество вариантов неоготической архитектуры, и за каждым из них стоял свой взгляд на прошлое, иной подход к жизненной среде, отличный от других художественный идеал. Мысли, которые выражало подражание Средневековью в творчестве отдельных мастеров, оказывались весьма отличными друг от друга. С какой же разновидностью английской неоготики был связан дом на Спиридоновке? При всем своеобразии и таланте создавшего его архитектора это была эпоха, когда владелец выбирал стиль своего жилища и вполне был способен указать на полюбившийся ему образец. Так вот, среди чрезвычайного разнообразия неоготических манер в архитектуре Англии второй половины XIX века только одна из них действительно близка и совпадает во многих деталях и использовании конкретных мотивов с тем, что можно увидетьв особняке Морозовых. Это постройки Альфреда Уотерхауза последней четверти XIX века, архитектора, работавшего в основном в Манчестере и особенно популярного среди текстильных магнатов этого города. Он возвел все наиболее значительные сооружения Манчестера и несколько особняков непосредственно перед тем, как в этот город приехал жить молодой Савва Морозов. Вероятно, именно его неоготическому стилю предпочел следовать хозяин особняка на Спиридоновке, который вполне мог познакомить избранного им архитектора - Федора Осиповича Шехтеля - с фотографиями или чертежами построек в Манчестере, тогда широко публиковавшимися.

     Московский зодчий мог использовать "алфавит" готических форм, найденных в Англии, и, скорее всего, не погнушался этим, но несмотря на совершенно похожие окна, многогранные эркеры, арочные балюстрады вверху и другие подобные детали здание по своему настроению приобрело более чем существенные отличия. Прежде всего - совершенно особенное настроение. Здесь вкусы молодого Морозова столкнулись с устремле-ниями тоже еще достаточно молодого, находившегося в начале своей архитектурной карьеры Шехтеля. В 1893 году он еще не был увлечен новым современным стилем, получившим вскоре название модерн, зодчий в то время пытался найти соединения требований удобного устройства особняка с историческими архитектурными формами, которые продолжали его вдохновлять. И поэтому главным отличием этого первого из крупных жилых домов, строившихся Шехтелем, стало слияние радикального рационализма и столь же решительно выраженного романтизма, обладающего здесь высокой степенью одухотворенности.

     В конце XIX столетия рационализм и романтизм не казались столь уж решительно противопоставленными друг другу. В архитектуре той эпохи они даже были близки друг другу, и это было достигнуто, прежде всего, развитием английского жилого строительства. На протяжении столетий в нем вырабатывался принцип живописной планировки, и в британских особняках конца XIX века он, наконец, победил традиционную торжественную симметрию клас-сицизма. И это была блестящая победа нового архитектурного мышления, во многом определившая эволюцию зодчества в XX столетии. Живописная планировка давала свободу в размещении комнат, в компановке объемов здания, давала приоритет назначению и удобству перед абстрактными требованиями порядка. В истории архитектуры многих европейских стран появление зданий с осознанно живописной композицией было важнейшим событием. В России среди особняков Москвы таким зданием-манифестом планировочной свободы стал особняк, построенный Шехтелем для Морозовых.

     Его план "углом" с многочисленными выступами, бесконечным числом лестниц, плавным подъездом и вестибюлем, прорезающим дом насквозь до поставленной наискось широкой лестницы, ведущей в сад, с произвольным расположением комнат, исходящим из внутренней потребности, а не требований правильной композиции, демонстрировал это в полной мере. Особняк должен был создавать образ романтического замка, подобного прославленной старинной резиденции английских королей Хемптон-корт недалеко от Лондона. Его корпуса, напоминавшие башни, стрельчатые арки окон и дверей, многогранные башенки, контрфорсы внизу и зубцы вверху - все это должно было создавать "готическое впечатление", усиленное подчеркнутой сложностью всей композиции, с перепадом высот, неожиданными выступами, уютными и таинственными лоджиями с арками на средневековых колонках, будто бы предназначенных для того, чтобы сюда могла выйти прекрасная дама и вручить талисман преклоняющемуся перед ней рыцарю. Если войти внутрь особняка, то романтическое впечатление лишь усиливается. Совершенно великолепна главная лестница, ведущая в аванзал, расположенный перед цепью гостиных. Над нею парят высокие деревянные резные своды в духе поздней английской готики. Перила оживают в страшных, гротескных образах фантастических хищников, змей и гиен, как бы охраняющих вход во дворец. Многоцветный свет льется из люстры, достойной средневекового собора. Огромная стрельчатая арка поднимается над последней ступенью лестницы, открывая путь в светлый аванзал с голубым ковром и дубовыми резными панелями, скамьями, похожими на троны, у темно-голубых стен с серебряным геральдическим рисунком. Другая лестница, более узкая, идущая через все здание и располо-женная рядом с первой, еще удивительнее. Над ней - снова готические своды, а на перилах - средневековые резные украшения, но лестница еще украшена страстнойпоразительной скульптурой Михаила Врубеля, исполненной на средневековый сюжет и изображающей щит рыцаря Робера, защищающего монахинь от чудовища. Это произведение великого художника - воплощенный порыв и ужас. Снизу лестницу поддерживают страшные застывшие согбенные фигуры демонов, каждый из которых ухмыляется в беззвучном смехе. Великолепный витраж был исполнен Врубелем для этой лестницы. На нем перед сказочным замком, утопая в цветах, покрывающих луг, пышно одетые дамы встре-чают гордого рыцаря, подъезжающего на закованном в броню коне в сопровождении кроткого пажа и мужественного оруженосца.

     Впрочем, не все залы были выдержаны в готическом духе - только гигантская столовая с деревянным потолком и огромным камином, украшенным рыцарскими фигурами и геральдическими узорами, и одна из гостиных, где главное внимание привлекает не резьба в средневековом духе, а замечательные панно Врубеля Утро, День и Вечер, занимающие верхние части трех стен. Большой зал сделан совсем в ином стиле. Как ему и по-ложено быть в Москве, он "весь белый, весь в колоннах, весь, как в огне горящий", когда хрусталь люстр, канделябров и бра отражается в мраморе стен и зеркале наборного паркета.

     Несколько комнат, в том числе одна из малых гостиных, были украшены изысканным золоченым декором в стиле рококо. Когда Зинаида Григорьевна Морозова, уже после смерти Саввы Тимофеевича, продала в 1912 году особняк одному из братьев Рябушинских, тот счел рококо устаревшим и заказал для этого зала живописное панно для трех стен, которые были исполнены художником Константином Богаевским. Он создал фантастические пейзажи, погружающие зрителя в сложный, увлекательный и роскошный мир, соответствующий тому романтическому образу, что сохраняется в памяти после посещения этого особняка, поистине одного из самых роскошных и увлекательных в Москве.

Наверх


Дом Шехтеля в Ермолаевском переулке

Дом Шехтеля в Ермолаевском переулке

      Вряд ли какое-либо иное здание может больше рассказать о творческой индивидуальности архитектора, чем особняк, построенный им для себя самого. Здесь зодчий не связан желанием заказчика, может почувствовать себя по-настоящему свободным, полностью следовать тем предпочтениям, которые им в этот момент владеют. Правда, со временем вкусы мастера могут измениться, и даже его собственное жилище может начать его утомлять или стать свидетелем уже пережитого и отчувствованного стиля. Так нередко случается в истории архитектуры, но все же жилище архитектора всегда остается лучшим свидетельством его истинных вкусов, важным этапом его биографии. Все сказанное справедливо по отношению к особняку Федора Осиповича Шехтеля, построенному им для себя в 1896 году в Ермолаевском переулке. Дом сравнительно неплохо сохранился, включая и часть интерьеров; сейчас в нем находится посольство Уругвая.

      В год строительства собственного дома Шехтелю исполнилось тридцать шесть лет - для человека, находившегося в предельно насыщенной художественной атмосфере России рубежа XIX и XX веков, возраст немалый, к этому моменту, казалось бы, должны были вполне определиться жизненное положение Шехтеля и его творческие устремления. На самом деле история его жизни оказывается иной. Пожалуй, лишь к 1893 году, всего тремя годами раньше, он окончательно избрал свою профессиональную стезю, решившись строить роскошный дом-дворец Морозовых на Спиридоновке. Лишь тогда, в 1893 году, он получил диплом техника-строителя, дававший право вести строительные работы. Ранее Шехтель увлекался очень многим - его страшно интересовал театр и отнимал у него большую часть времени: мастер создавал эскизы и декорации костюмов, участвовал в оформлении спектаклей и в Большом театре, и в популярном тогда театре "Скоморох" у Михаила Валентиновича Лентовского. Одновременно молодой Шехтель много занимался книжной иллюстрацией, создавал афиши, обложки журналов и даже меню торжественных обедов. Его художественные поиски наполняли собой пространство города, когда он разрабатывал украшения для народных гуляний, особенно когда он принимал участие в создании праздничного убранства Москвы к коронации Николая П. Кажется, молодой человек хотел все успеть, обращаясь ко всем жанрам художественного - творчества. Только во второй половине 1880-х годов в его творчестве все большую роль начинает играть архитектура. И здесь большое значение имела его работа для разветвленного клана Морозовых. Заказы членов этой одной из богатейших семей России позволили Шехтелю про-явить свой талант зодчего, и в 1896 году, когда уже поднялись стены создававшегося по его проекту дома Морозовых на Спиридоновке, к нему, наконец, пришла подлинная слава, а вместе с ней и материальное благополучие. Архитектор происходил из семьи весьма среднего достатка, и ему приходилось составлять себе состояние работой. Вероятно, именно на средства, полученные за особняк на Спиридоновке, Шехтель купил небольшой участок в Ермолаевском переулке, неподалеку от огромного владения Морозовых, и стал там строиться.

      Собственный дом архитектора сохранял сильное влияние его увлечения Средневековьем, с такой яркостью проявившегося в особняке на Спиридоновке, и так же, как и последний, был связан с идеями, развивавшимися тогда в зодчестве Англии. В нем ощутимо лишь предчувствие стиля модерн, но сам стиль еще как бы не родился, только начинают формироваться его принципы, все еще не получившие окончательную форму. Однако не увидев на примере собственного особняка зодчего, что именно он хотел добиться в области архитектуры жилища, вряд ли можно правильно понять и развитие его творчества и даже "сек-рет" рождения в нем нового стиля.

      Прежде всего, Шехтель стремился к созданию живописной композиции и в планировке особняка, и в построении его объемов. Он создал отнюдь не единое здание-блок, характерное для классицизма, напротив, дом составлен из нескольких, различных по своему характеру, высоте и геометрической форме пространственных элементов. Здесь и многогранная башня с отделяющимся от нее главным входом, и выступающий вперед до самого переулка прямоугольный корпус с необыкновенно высоким треугольным щипцом двускатной кровли - как в средневековых домах западноевропейских городов, и еще одна полукруглая башенка боковой лестницы. Поверхность дома непрестанно ломается, стены отступают, пово-рачивают под самыми различными углами, образуют выступы и впадины, постоянно движутся, как живой естественный организм. Такое впечатление производил дом в 1890-х годах, в 1904 году архитектор еще усилил его, пристроив сбоку к лестничной башенке еще один объем в форме уже вовсе неправильного пятиугольника. За всем этим стояло совершенно новое представление об архитектуре, в котором главную роль играло выражение индивидуальности, особенности каждого здания, его замысла, продиктованного тем, какую именно жизнь хотели устроить внутри него. Здесь свобода и раскованность, выраженная в объемной композиции, была решительно противопоставлена упорядоченной церемонности сооружения классицизма и малых построек эклектики. Архитекторы поколения Шехтеля воспринимали такой подход как манифест современности своего творчества, связанный с теорией "живописного жилища", созданной в наиболее "современной" стране той эпохи -Англии, и распространявшейся на рубеже XIX и XX веков по всей Европе. Особая задача великого московского мастера заключалась в том, что этот новый подход к архитектуре не только был им осознан, но ему была придана элегантность, на которую оказывались способны отнюдь не все его коллеги в Париже, Вене, Лондоне или Глазго.

      И в то же время Шехтель еще не хотел полностью отказаться от исторической поэтики. В фасадах своего особняка он использовал конкретные детали, связанные с древними прообразами - например, украшения окон, созданные в точном соответствии с "перпендикулярным" стилем поздней английской готики XV века. Внутри дома также ощущается "средневековый романтизм". Деревянные балки делят на квадраты потолки парадных залов, деревянная резная балюстрада галереи касается пышного огромного камина, украшенного сложной лепниной, призванной вызвать к жизни мысли о духах и преданиях, "населяющих" особняк. Цветные витражи со сценами в средневековом духе вставлены в верхнюю часть окон. Но еще красивее их простые прозрачные витражи резного толстого хрустального стекла с необычайно изысканным геометрическим рисунком, будто бы чудесным образом увеличившиеся ювелирные украшения работы старых мастеров. Главным худо-жественным акцентом, как очень часто у Шехтеля, служит центральная деревянная резная лестница, поистине великолепная. Она начинается с величественного постамента под фонарем, выполненного в виде башни, иссеченной волнами длинных плавных линий - в их изгибе, спокойном, изысканном и многозначительном, и рождается будущий стиль мастера и московских особняков первого десятилетия XX века - стиль модерн.

Наверх